Часть третья. Жизнь.
Снаряд прилетел в угловую квартиру нашего дома. Крайний подъезд. Наш подъезд третий, этаж третий. Самая середина дома. Но ждать, прилетит или не прилетит в эту самую середину, больше не было сил. Дочь впадала в истерику при каждом обстреле. Даже если снаряды падали далеко. Я собрал вещи, все, что мог погрузить на велосипед, и отправился со своим семейством к друзьям в пригород. У них тихо, природа, а в доме на всякий пожарный случай построен большой полуподвал. Город опустел, диковатые люди перебегали пустыми кварталами по своим делам. Хотя бы успеть добраться к друзьям до следующего обстрела. Дочке семь, она нервничает, но возможность общаться с другими детьми берет верх, и она успокаивается. Там, у друзей, трое. Её сверстник, и две девочки постарше.
Дорога оказалась спокойной и мы прибыли на место. Хлопоты по размещению отвлекли от тревог и все были сосредоточены на домашних делах и свежих впечатлениях от встречи. Полуподвал был просторный, теплый зимой, прохладный летом. Хозяева успели облагородить первый этаж и в полуподвале лежали листы гипсокартона для второго этажа, мешки шпаклевки, краска. Предложение помочь заняться вторым этажем, было решительно отклонено. Радушные хозяева не хотели заморачиваться со стройкой, рационально рассудив, что еще неизвестно чем все это закончится. Расположились, рассмотрели окрестности, и стали готовиться спать. Детям проще, намаявшись за день, они почти мгновенно уснули. А мы, взрослые, долго сидели во дворе сельского дома, и говорили о насущном.
У хозяев было две собаки. С собой взять невозможно, оставить нельзя. Дом жалко, попробуй выехать, начнут растаскивать разные бомжи и пьяницы. Вон, когда мост взорвали, бригада алкашей на виду у ополченцев ломала перила и носила кусками на пункт приема металла. Отломают, отнесут, вернутся с бутылкой, выпьют, поспят тут же на траве и опять ломают следующий кусок. А как дом бросить? Растащут! За невеселыми разговорами выпили несколько чайников чаю и, наконец, перешли ко сну. Да, на новом месте только дети могут беззаботно мгновенно уснуть. А мы долго крутились, стараясь не разбудить сонное царство.
Наутро решили заняться хоть чем-нибудь, только бы не сидеть без дела. Во дворе несколько больших стволов старых деревьев. С хозяином взялись их распилить на дрова. Аккуратные чурбаки уже сформировались в небольшую пирамидку, как вдруг во дворы, в огороды начали падать «Грады». Наши женщины успели загнать детвору в полуподвал, а мы упали прямо у чурбаков. Между нами и домом упало несколько снарядов, обдавая нас землей и дымным смрадом. Обстрел продолжался не долго, наверное, полпакета, двадцать снарядов. Когда наступила тишина, мы для приличия полежали, выжидая. От дома шел какой-то свист. Присмотревшись, увидели, что осколком пробило газовую трубу и из нее со свистом выходит газ. У соседей раздавались крики, лилась вода, стучали ведра. Люди помогали друг другу справиться с последствиями. Огород поковыряло небольшими воронками, на грядках валялись вынутые из земли овощи. Смотри-ка, даже копать не надо, все на поверхности. Потом собрали, но томаты, картошка были как попеченные и в пищу не годились.
Соседи, живущие через два дома, уже закупорили и опустили в погреб кое-что из овощей. Крышку погреба оставили открытой, мало ли что, вдруг придется быстро прятаться. Когда начался обстрел побежали в погреб, но старческие ноги не развивали былой прыти. Это и спасло стариков, потому что в открытую ляду погреба влетел снаряд «Града» и разорвался внутри, уничтожая закупорку. А если бы поторопились?
Детям запретили выходить на улицу. Скотчем перемотали газовую трубу, намылили, пузыри надувались небольшие. Вроде, ничего. Возбужденные, мы до вечера метались по двору, по соседям, тушили пожар, помогали забить разбитые окна. К вечеру начали успокаиваться. Поели. Дети сидят на подоконнике и смотрят во двор, гулять-то запрещено.
- Смотри – светлячки!
- Ого! У вас и светлячки есть!
- Появились, может, ... смотри, как быстро полетел!
- Ага! И вот еще! И вот!
Жена подошла посмотреть, что за светлячки и потребовала:
- Так, а ну слазь! Отошли в сторону! Под стенку! Стойте, пока я вам постелю здесь и в окно не смотреть!
- Ну, мам!
- Я сказала в окно не смотреть!
За окном летали трассера. «Светлячки» бились в контейнер, в котором хранился огородный инвентарь. Позвякивали тяпки и лопаты. А к утру контейнер светился лучами восходящего солнца.
Нужно было ехать за продуктами, местный магазин закрылся. Я сел на велосипед и отправился в путь. На канальской дороге появился блокпост. Сначала не хотели пропускать, не было документов, но потом разрешили, предупредив, что это в последний раз. Стояли местные алкаши, но автомат сделал их значимее, весомее в своих и чужих глазах. Больше без документов не ездил, тем более, что люди постоянно менялись, часто стояли те, кто не знал в поселке не только жильцов, но и названий улиц. Так чартерными рейсами снабжал домочадцев продуктами несколько недель.
Дочь, ограниченная полуподвалом, снова начала истерить. Трудно было успокоить. Оно понятно, сидеть все время в помещении, с одними и теми же людьми, с играными - переигранными играми совсем не мед. Что-то надо было делать, и я решил привезти из города учебники, пусть занимаются, к школе готовятся.
Город опустел еще больше. Всюду битое стекло, у некоторых домов нет последнего этажа. Перед магазином на асфальте темные пятна на месте импровизированного рынка. Цветы, овощи. Темные пятна на асфальте это всё, что осталось от продавцов и покупателей. На ветвях деревьев висят какие-то тряпки и высохшие цветы.
Быстро собрал дома все, что планировал, продукты, учебники, обиходные вещи, и помчался назад, все же в пригороде спокойней.
Вот и блокпост, достаю документы.
- Чё в рюкзаке?
- Вещи.
- Доставай, показывай, что за вещи.
Достал, что лежало сверху, потом следующее, наконец, учебники, а с ними контурные карты. Разложил всё на асфальте.
- Корректировщик, значит!
- Какой, корректировщик, я домой еду.
- Чё-то карты странные! Где названия?
Подошли еще несколько ополченцев, с любопытством разглядывают крамолу.
- На подвал его! Там разберутся!
- Зачем на подвал? Это просто карты учебные, для школы. Делать нечего, хотел с дочкой позаниматься.
- Ты это будешь там рассказывать, они сказки всякие любят слушать. Ты, падла, огонь корректировал!
- Да ничего я не корректировал!
- Давай его под дерево, приедут, разберутся.
- Отпустите меня, вон семья моя рядом совсем.
- Иди сюда, или тебе ногу прострелить!?
- Иду!
- Сядь и сиди тихо!- солдат совсем не больно ткнул в грудь автоматом.
Сижу, осматриваюсь. Найдется же у них грамотный человек, разберется, что карты школьные, учебные, все выяснится. Время потеряю, жаль, конечно. К стволу дерева большими гвоздями прибиты мобилки. Это телефоны тех несчастных, кому позвонили во время прохождения блокпоста. Где эти люди неизвестно, а мобилки тут, напоминают о порядке.
Жарко. Под деревом тень, но всё равно жарко. Вот из проходящих через блокпост отделили молодого парня. В паспорте что-то не так. Снова подтягиваются солдаты.
- Ты чё, гонишь? Прописка Львовская! Попался, бандера!
- Это ж когда было, на дату посмотрите!
- Какую дату! Фашист! Людей расстреливаешь! Гад!
Сквозь ругательства и обвинения посыпались удары. Парень пытался защитить лицо, но эти жесты восприняли как сопротивление и акт агрессии и приклад АК угодил ему прямо в челюсть. Парень лег без движения. Несколько ударов берцами и за руки, за ноги его подтащили к дереву. Стало не по себе. Хорошая компания подбирается. И отношение замечательное. Стараясь не думать о ближайшей перспективе, начинаю мечтать о том, как замечательно будет, когда все успокоится.
К вечеру пришла машина. Парень с львовской пропиской шатался, видимо, сотрясение мозга. Третий наш компаньен согрешил в том, что носил бороду и со страха не смог внятно объяснить место рождения. Уж очень название созвучное было с нашумевшим населенным пунктом. Всем троим зафиксировали руки сзади и надели на головы черные полиэтиленовые пакеты. Не особенно церемонясь, подгоняя руками и ногами, усадили в машину. Жара, в машине тесно, душно, но все стараются лишний раз не раздражать конвоиров. Что нас ждет дальше? Дороги оказалось около получаса.
Из машины по одному забирали куда-то. Сослепу я несколько раз спотыкался и конвой молча пинал меня, что бы я быстрее встал и двигался. Наконец, я уперся в стену и чей-то голос спросил:
- Что с этим?
- Корректировщик. Карты у него странные нашли.
- Это кон…- мне не дали закончить, через мешок на голове ударили в затылок, и я лбом стукнулся в стену.
- Говорить будешь, когда я спрошу!
Повернули и потащили дальше. Это был, конечно, беспредел, но беспредел в условиях военного времени не такое уж нарушение. Я загудел по ступенькам вниз. Где я? УВД? ОБОП? «Артемуголь» с пугающей надписью «НКВД»? Я старался понять, и это отвлекало от ушибов и боли, при столкновениях со стенами и при падениях. Наконец, конвоир подбил под колени, и я свалился на пол.
- Разговаривать запрещено! Гадить по углам запрещено! В дверь стучать запрещено! Лежать можно только после отбоя! Ясно?
-А куда в туалет?
- Туалет завтра!
Уходя, он снял с моей головы темный мешок и освободил руки от наручников.
Когда глаза привыкли к свету, я огляделся. Обычный замызганный подвал. Пахнет цвелью и пылью. По стенам идут трубы. Все когда-то красилось и теперь лоскутами топорщилось, создавая причудливые картины. Вверху лампа. В таких подвалах люди хранят картошку на зиму. Никакой мебели, никаких нар, кроватей. Только кусок упаковочного картона. У противоположной стены стоит человек. Он смотрит куда-то в сторону. И я не хочу подводить ни его, ни себя, также стою и молчу. Ухо улавливает невнятный звук, доносящийся сверху. Не разобрать, но как будто кто-то высоко кричит там, наверху. Руки начинают подрагивать, и я прячу их за спину. Средневековье какое-то! Через некоторое время послышались шаги, и я понял, даже не глядя на сокамерника, что он, как и я напрягся. За кем? За ним? За мной? В коридоре что-то протащили, скрипнули петли, глухой стук, снова петли и щелчок замка. Шаги приближаются. Ну? Замок, петли, мы оба смотрели на людей в дверном проеме, мы оба думали об одном и том же, но нет, не пронесло, не пофартило, не посчастливилось одному мне, и конвоир поманил меня:
-На выход!
В коридоре снова одели мешок на голову, зафиксировали руки сзади. Я уже знаю этот коридор. Четыре шага можно делать смело, теперь тормозим, направо, ступени вверх. Спотыкаюсь, мало опыта, но, может, доведется выучить этот маршрут лучше. Снова поворот, конвоир тумаками подталкивает в нужную сторону. Снова поворот, еще один, еще. Руки давят на плечи:
-Садись!
- Корректировщик?
- На блокпосту взяли с картами.
- А карты передали?
- Нет, забыли видать.
-И о чем с ним говорить?
Удар в ухо свалил со стула. Пытаюсь встать и снова сесть.
- Фашист? Отвечай!
- Нет! Дочке вез карты школьные, вы разберитесь, пожалуйста!
- Разберемся! Если корректировал огонь укропов – расстреляем к … матери!
- Нет, это учебные карты. Там целые полушария.
Подзатыльник остановил мои пояснения.
- Раскудахтался! Привезут карты, разговор другой будет. Мы вас шпионов, мать вашу, на кол сажаем!
В ритм словам несильно били по голове. Начали спрашивать под запись анкетные данные и на том все пока кончилось. Дорога назад казалась облегчением. Тумаки конвоира воспринимались с благодарностью, все же показывал дорогу. У двери сняли ненавистный мешок и освободили руки. Я стал на привычное место, на сегодня для меня все закончилось.
- Давай сюда,- напарник с тоской посмотрел в сторону и шагнул к двери.
Без туалета я до завтра должен вытерпеть. Ел мало, пил тоже мало, к тому же жара, вода потом выходит. Должен вытерпеть. В подвале пока было комфортно, но начинало холодать. Спина стала зябнуть, так что я отступил от стены. Несносно пахло цвелью, в носу щекотало, и этот постоянный запах пыли, будь он не ладен! Наблюдаю за мокрицей, та осторожно пробирается между лоскутов краски. Нам бы подальше отсюда, а она тут все время живет. Странно все это, относительно. Этот, что выводит, бьет не в полную силу, терпеть можно. Надо узнать насчет туалета, когда, все таки, можно будет?
В коридоре шум. Двери какой-то дальней комнаты отскрипели и там послышалась возня, затем конвоир снова закрыл дверь и назидательно сказал:
- Услышу еще разговоры, получите снова!
Так, общение на уровне. Что же будет завтра? Привезут карты или нет? Где-то они остались там, на блокпосту, вместе с велосипедом и другими вещами, теми что я выложил на асфальт.
Снова шаги по коридору, щелчок замка, скрип двери, мешок с головы, наручники с рук и мой сокамерник снова дома. Стараемся не смотреть друг на друга.
В коридоре шаги и властный голос:
- Всем отбой! У кого хоть звук услышу, вся камера стоит до утра! Отбой!
Отбой это хорошо, но где же спать? На цементном полу не вариант! Если не расстреляют, потом сам помрешь от простуды. Простоять всю ночь? А завтра? И тут я бегло взглянул на соседа, а он, перехватив взгляд, показал на картонку и поднял три пальца. Ну, что ж, по три часа, там видно будет. Напарник жестом показал – ложись первый. И я лег. Все события этого дня прокрутились несколько раз. Саднило ухо и колено. И вот, приду завтра, если, конечно, приду, и дочь первым делом спросит – учебники привез? Откуда им, малявкам, знать, что такое война. Что на войне можно и не привезти учебники, что могут за простые контурные карты задержать и побить, и не только.
Меня растолкал сосед, и я не сразу понял, может, я храпел. Но оказалось все проще – три часа прошло. Три часа, а сколько на самом деле сейчас? Светает? Или еще темно? Я уступаю теплую картонку и сажусь у стены на корточки. Долго тянется время. Я несколько раз засыпал, голова безвольно падала, я начинал задыхаться и просыпался в страхе, не захрапел ли я? Подвести я никого не хотел, ни себя, ни товарища. Товарища? Я слышал, что в камерах из двух один стукач. Может, вот этот спящий на картонке человек и есть стукач? Но мысли путаются, застревают, голова то и дело падает, будит, снова засыпаю, просыпаюсь, засыпаю.
Дверь распахнулась, и конвоир сказал соседу:
- С тебя начнем! На выход!
Я с трудом соображал. Бессонная ночь и усталость прошлого дня давали знать. Прошелся энергично по камере и несколько раз присел. Начало помогать, но тут включился обратный эффект от поднятой цвели и пыли! Я продолжал ходить, стараясь мягко ступать, так, чтобы не поднимать пыли. Какое благословение, что дома ты можешь на ночь выключить свет! И какая мука сутки находиться под желтым светом, который день превращает в ночь и ночь в день. Надо быстрей приходить в себя, сейчас придут за мной, мешок, тумаки, вопросы. Вопросов могло бы быть побольше, я ведь ничего не скрываю. А тумаков лучше поменьше, а лучше совсем не надо. В камерах тихо. Сколько нас тут сидит? Наверное, не всех таскают на допросы. А так, можно было подсчитать. Дадут ли чего-нибудь поесть? Какие у них на наш счет планы?
Я ходил из угла в угол, прислушиваясь к окружающему. Неясный шорох, шаги по плите где-то наверху, и приглушенный визг, крик, стон, плач? Сколько уже нет соседа? Может его перевели в другое место? И когда же уже дадут возможность сходить в туалет? Я могу терпеть, но не двое суток! И зачем они меня держат здесь?
Эти рассуждения отвлекли меня от привычной процедуры – шаги, щелчок замка, скрип петель. Обернувшись на звук открываемой двери, я увидел двух конвоиров, которые притащили моего соседа и положили на картонку. Сосед тихо стонал, в его напряженной позе было столько боли, что я невольно передернул плечами. Когда дверь закрылась, я подошел и попытался рассмотреть его. Лицо было в крови, руки закрывали рану на животе.
- Если будут предлагать – не верь! Меня вот обманули. Сказали, если признаюсь, обменяют на своего, а сами обманули. Хуже всех там «Фюрер». Он меня проткнул какой-то швайкой. Я как сознался, что я разведчик, они набросились кто с чем. Кто руками, кто ногами. У «Фюрера» был молоток. Били, спрашивали из какой части, задание и прочее. Обещали, раз военный, то отпустить, поменять. Обманули. Без врача я помру. Обманули! Ты им не верь.
Он замолчал. Дыхание было частое, поверхностное. Между пальцами вытекало нечто зловонное, страшное. И помочь ему я не мог ничем. Только оцепенение в ожидании страшного допроса, на котором меня обязательно должны обмануть. А что им? Проткнут и меня, недолго им. Откуда такое ожесточение? Вчера еще всё было вполне нормально и вдруг как с цепи сорвались. «Грады», мины, пытки, отжималово. Ну, да, были хохлы, были кацапы, но чтобы так друг друга возненавидеть в раз? Что происходит? И как уберечься? Кто защитит?
Что-то долго не вызывают. Кошмар вокруг! Сосед, видно, загинается. Сколько он протянет? И зачем так с людьми? Сколько жестокости, сколько злобы! Дверь открылась, пришел мой черед. Мешок, наручники, тумаки, стул. В кабинете был кто-то еще, кроме солдат. Кто-то возил по полу тряпкой, споласкивал ее в невидимом ведре и снова шоркал по полу. Как я понял, за столом кто-то спросил:
- Его карты?
- Его!
- Хи-хи, мать вашу, корректировщик, ну лады.
Раздались близкие взрывы. В коридорах и кабинете оживились, побежали. Топот, голоса, потом всё утихло, только рвались где-то рядом снаряды. Очень удобный момент. Может, попробовать выйти? Если что, скажу, испугался налета, спасался от обстрела. Нет, эти ребята и спрашивать не станут! И потом, я не знаю до сих пор, где нахожусь.
- Давно ты здесь?
- Со вчера.
- А я уже почти месяц,- женский голос задумчиво повествовал о своем.- Приехала к своему парню, у «Артемугля» птичка такая интересная, я ее на мобилку сняла, тут подходят и нас под белы ручки, милости просим. Думала, что такого, разберутся, отпустят. Спрашивают, «обедать будешь?» Я говорю «нет», чего тут обедать, потерплю, «значит, только ужинать будешь?», я и обомлела. Теперь вот, за ними кровь смываю.
-И часто кровь?
- Всегда! Хорошо, стрелять увозят сейчас, а поначалу здесь пачкали стены, а ты мой.
- Часто стреляют?
- Да ты не думай, может, повезет тебе.
Она умолкла, а я подумал, что ей тоже нужно везение, может даже больше, чем мне.
Наверху все утихло. Только чей-то властный голос требовательно повторял «дорогу, дорогу». Кто-то отрывисто распоряжался, затем зашумел мотор и в коридоре послышались шаги.
-Ну, что, с этим всё ясно! Корректировщик, мать твою!
Удар пришелся по зубам, во рту стало солоно от крови. Хотелось языком попробовать зубы, но удержался, вдруг еще удар, тогда язык можно откусить.
- Так, пристрелялись, бандеровцы, переезжаем. Всех готовить к эвакуации. А этого и укропа – расстрелять!
Вывели во двор, в нос ударил свежий воздух, хотелось дышать и дышать. Наручники заменили на проволоку. Мешок оставили на голове.
Конвоир, тот, что сама доброта, поднялся из подвала.
- Укроп, вроде, всё! Сдох! Этого одного везти?
Тот, что отдавал команды, что-то весело зачастил на ухо конвоиру, прерывая слова смехом. Они оба напоследок заржали, конвоир подвел меня к машине и толкнул внутрь. Это был какой-то бусик, падая внутрь, я ударился обо что-то. По запаху резины понял, что это запаска. Вокруг машины возились люди, что-то грузили, кто-то садился. Затем, мотор завелся и машина поехала.
Неужели всё? За что? За дочкину карту? Я не за них, я не за других. Что такого я сделал? Просто оказался не в том месте? Они мне чужие! Я им не нужен! Не нужна моя семья, которую неизвестно кто будет кормить. Характер у жены слишком мягкий, дочь из неё веревки вьет. Как они теперь? Обидно, что так нелепо всё, попусту. С них станется, шлепнут и адью! Никто не взыщет. Нет, не может быть, чтобы так всё просто, без ответа! Не может быть! Их будут судить. Не сейчас, потом, но обязательно будут судить! За всё, что они сделали! Ведь есть же Бог на свете!
Машина пробиралась между воронок, болтаясь влево, вправо, вверх, вниз. Наконец, она остановилась. Открылась дверь, меня вытащили наружу и поставили на колени. Если бы они видели моё лицо! Я ненавидел их всем сердцем! Всех, кто развязал эту долбанную войну! И еще, я чувствовал беспомощность перед этими людьми. И мне хотелось хотя бы сказать им об этой ненависти. Прокричать им в лицо, обозвать их, чтобы хоть как-то задеть этих сволочей! А вдруг, они отомстят семье? Отыграются на жене и дочке?
- Именем Новороссии, корректировщик и бандеровец приговаривается к расстрелу!
Громкий выстрел заставил вздрогнуть всем телом. Ничего не произошло, и я ничего не понял. Промахнулись? Когда же следующий выстрел? Я напрягся, ожидая пулю. Даже в темноте мешка с силой сжимал веки. Ну! Ну-у-у!
Вдруг шаги стали удаляться под громкий смех.
-Ну, чё, усрался?
- Ну, как не обосраться! Смотри, не шпионь больше!
Весёлые голоса удалялись. Машина завелась и поехала дальше, сквозь шум мотора слышался смех конвоиров. И тут, наконец, я смог расслабиться и опорожнить мочевой пузырь. Теперь уже все равно! Но что же они, промахнулись? Кажется, лучше было бы им попасть. Мне было все равно, я выделял из себя все, что накопилось за двое суток, и в этом чувствовал великое облегчение.
Я подождал, пока стих шум мотора, повалился на бок, изловчившись, освободился от противного целлофанового мешка на голове. Помучившись, я перенес руки вперед. Помогая зубами, развязал проволоку, встал, огляделся и увидел на земле мои документы. Заброшенное поле, посадка, недалеко виднелся городской квартал. Выбрав правильное направление, зашагал к дому. По дороге попался ставок, в котором я с удовольствием помылся и постирал штаны.
Итак, в минусах моя подмоченная репутация, издевательства в… я так и не знал, где я находился эти дни. Рюкзак, вещи и учебники, которые потерялись, это минус.
Мобилка, моя замечательная мобилка! Когда еще я заработаю на такую же. Тоже минус.
Велосипед, как удобно перемещаться на велосипеде в городе, где не работает городской транспорт. Ездить на рынок, к друзьям в пригород. Когда-нибудь, после войны, я снова куплю велосипед. Тоже в минусах!
Карты! Контурные карты! Простые школьные контурные карты! Как без вас хорошо дышится! Кто только вас придумал! Минус, ведь дочка о них спросит, но их-то совсем не жалко.
Да, саднит ухо, шатается зуб, опухли губы, болят ребра. Еще один минус.
Домашние извелись в безвестности, куда я запропастился на двое суток! Опять минус.
Минусов много, но всё перекрывает один большой плюс, один жирный большой плюс. Он такой большой, что перечеркивает все минусы разом, сколько бы их не было! И его преимущество неоспоримо! Никем! Никогда! Потому, что этот плюс называется коротко и просто – ЖИЗНЬ!
|
