Утро следующего дня погрузило меня в целую кучу конфликтов. Аппарат встретил меня настороженно, с дежурными улыбками, не предвещающими ничего хорошего. Теперь нас разделила субординация. Вчера я был как все, а сегодня я стал начальником. Я стал опасен. Теперь я решал их судьбу, подспудно они ждали развязки, что новая волна лишит их привычного сытого места. И было чего бояться. Они пересидели свое время, не поднялись вверх, не ушли по горизонтали, их сеанс кончился, а они все сидели в надежде, что контролер оставит их на следующий фильм. И было ясно всем, что пора выходить, но все продолжали сидеть на своих местах и для них я был новый контролер, новая метла, опасность.
Водитель с нескрываемым пренебрежением заявил, что машина требует ремонта, горючего нет и вообще, предшественник так замотал поездками накануне, обещая отдых, что неделю, другую ни его, ни машину, справедливо бы не искать.
Мои коллеги, многие более опытнее меня, смотрели теперь тоже по другому. Еще вчера я был свой, рубаха парень, с которым все было можно, а теперь между нами пролегла ничем не заполненная пропасть. Я оторвался навсегда.
Вышестоящие организации также перестали смотреть на меня, как на самое низшее звено, как на солдата, которого дальше передовой не послать, а теперь можно было навалиться всей массой и бесконечно требовать неукоснительного молниеносного исполнения, поскольку чисто теоретически, было что теперь терять.
В добавок, был понедельник, а по понедельникам я предстоял пред ясные очи секретарей сверху и должен был всякий раз поражать их кипучей деятельностью, перспективным планированием, немыслимым подъемом молодежного движения и невероятными трудовыми рекордами комсомольско-молодежных коллективов. При этом категорически ничего нельзя было менять! Ничего! Никаких изменений!
А я по дурости решил, наконец, навести порядок. Долой старых кляч, пригревшихся у корыта! Молодым дорогу! Долой завсектора учета, которая все проверки проводила на больничном, подставляя вместо себя других. Долой очковтирательство! Зачем мы показываем задолженность по взносам всего 0,5 процента? Пусть увидят реальное положение. Зачем искусственно держим численность, этих людей, чуть не 10 %, нет и в помине, так убрать их, оставив реальное количество. Ну, и еще чуток из преобразовательных мыслей о полученном наследстве.
А в наследство я принял печать на которой едва читалось "Кал , все же остальное поле представляло собой большую черную кляксу. Я с видом знатока вычистил иголкой набившуюся грязь и теперь к буквам "Кал" добавилась пустота, в обрамлении не очень то ровного круга.
В сейфе оказалось знамя какой-то школьной пионерской организации, которое предшественник ловко выдал за районное знамя. Там же лежала толстая пачка секретных документов, которые подлежали возврату в различные организации еще несколько лет назад. А сверху всего этого лежали пачки патронов! 3000 патронов, не известно как попавших в сейф первого секретаря и что теперь с ними было делать? В углу стояло скрученное бархатное знамя, на которое указали, как на знамя районной комсомольской организации. Материал вызвал сомнения в правдивости информации, но видимо я уже утомился от сделанных открытий, поскольку так легковерно согласился с неизбежностью.
Заворг, который пришел два года назад вместо меня, слонялся в ожидании отправки в армию. Я подозрительно смотрел на его исход, мысленно представляя, что на его месте должен был быть я. Как оказалось позже, отправлять заворгов в армию было старой доброй традицией. В общем, требовать от него работу я по моральным мотивам не мог. Да и пакуя торбу, он был совсем не попутчик перестройки, так, отработанный материал.
Итак, я остался один на льдине посреди враждебного сообщества, ожидающего моих неверных шагов. И они не замедлили себя ждать.
Грянула ревкомиссия. Это такая процедура, когда дяди и тети начинают пересчитывать добровольные пожертвования, то есть взносы, и удостоверяться, что все поголовно таковые взносы внесли. В недавнем прошлом они дружно подтверждали эту теорию, подписывая тихо мирно липовые протоколы. Но не тут то было! Станем жить по другому! Долой липу! Честно покажем действительное положение дел.
Аппарат меня, как уже писалось выше, мягко скажем, недолюбливал, и от того не остановил. И вот в обкоме с ужасом смотрят на наши 12% недоимок и недоумевают, сошел ли я с ума или меня, провокатора, кто-то сильно прикрывает с самого верха. В первом случае за ним был недогляд. Неприятно, но в ходе многочисленных собеседований вплоть до ЦК эту странность никто не выявил. Ну, накажут инструктора по кадрам, и баста. Второй случай грозил далеко идущими последствиями. Если на уровне обкома этот факт замолчать, последует реакция свыше. И тогда беды не избежать. Могут в газетах распечь, могут на бюро ЦК вызвать, а то и в материалы парткомиссии всунуть, вот, мол, выявлены отдельные недостатки. И тогда конец карьере, напрочь. Пожалуй и в народном хозяйстве не устроиться прилично.
И вот же еще что пекло, этот за квартиру работает, этот базу для нового назначения готовит, этим тоже весьма меркантильные интересы движут, а этот возмутитель спокойствия работает, видимо, из идейных побуждений, а это опасней всего.
Со мной поговорили инструктора, завотделами, секретарь и все безрезультатно. Я не сдавался и вывод переговоров гласил, хорошо, попробуй сам, давай, наведи порядок, что б не хуже других, вон, по пол процента недостача, успехов в работе.
Три месяца пролетели, как один день. Об успехах можно было и не мечтать. Петля затягивалась и фиаско скребло у двери. Что делать? Никакие уговоры не помогали, никакие угрозы, ни посулы.
Да, платить не хотели везде. Да, все врали. Да, выхода нет. И я сдался. Честно не получалось, единственный выход перещеголять предшественников, выскочить по показателям, но так, что бы никто за руку не поймал, что бы комар носа не подточил.
План созрел озорной, на грани преступления и удалой кавалеристской атаки. Уже комиссия сидела в кабинетах и сличала ведомости по организациям, численность, зарплату, количество взносов, сколько уплачено, сколько нет. Уже в суровых взглядах читалась принципиальная оценка выскочке авантюристу, уже прогнозы рисовали картину безжалостного изгнания в народное хозяйство, затрапезным инженеришкой без перспективы. Но вот цифра к цифре, фамилия к фамилии, процент к проценту, а крамолы все нет! Уже повторно перешерстили организации и беспокойно звонят по телефону, что делать, шеф, все в порядке!? Как так? почему не нашли?
Уже секретарь по-дружески звонит, стариком называет, поделись опытом, просит. А опыт прост. Не хотите по плохому, по хорошему хуже будет. Несколько ночей верные мне представители молодежного движения рисовали несуществующие квитанции несуществующих взносов от несуществующих комсомольцев. Мне досталась нелегкая ноша, ставить подписи в ведомостях, чтобы они не были на одно лицо. Но как же штамп сберкассы? Его я талантливо, не побоюсь этого слова, вырезал из простой школьной резинки. Никакой экспертизы это не выдержало бы, но комиссия не проводит экспертизу, просто сличает цифры и ставит плюс. И вот они, победные 6%!
Это много, не спорю, но ведь вполовину меньше, чем завещал нам предшественник! А через три месяца будет и 0,5%, как у всех, дайте срок!
По правде говоря, можно было задолженность в ноль снизить, но мы же люди, работа внеплановая, ночная, аккордная, и так сойдет!
А через три месяца я уже на правах старого приятеля выдурил проштампованные бланки квитанций районной сберкассы с настоящей печатью, под честное слово, что утром их совместно уничтожим. Эх, какие доверчивые эти женщины, а какие деньжищи можно было вывести в наличку! Но ведь мы работали из идейных побуждений, и, как говорится, уговор дороже денег. Итог кропотливой ночной работы не замедлил сказаться на моем авторитете. Все понимали, что реально снизить процент задолженности всего за полгода невозможно, и выдающейся организаторской работой этого не добьешься, но как-то же ему удалось соскочить с плахи. Была здесь какая-то интрига, но самого механизма никто так и не раскрыл. А потом весь интерес поглотила простая рутина, текучка, убивающая все живое.
Что характерно, аппарат стал относиться ко мне более дружелюбно. Теперь во взглядах читалось скрытое восхищение, типа, хорош, подлец, выкрутился. Меня и это устраивало.
Я на работе сидел, весна только началась,1985 год, 40 лет победы. Скоро парад , горком , обком чудес требует. И, надо сказать, чудеса тогда еще встречались. Вот, ученик, забыл какой школы, раскопал свидетелей и родственников пионера-героя. Ну, не героя, хотя за такие подвиги надо было дать. Нашел он , пионер этот, значит, пулемет и на улице Янко, прямо со школы по итальянцам шарахнул! И сек их, пока гранату не бросили. И могила есть, тут же ,во дворе сестры его. И сестра еще жива была...
Вот влетает второй секретарь и с порога бац!
- А у нас герой живет, настоящий!
-Да где? -
-Да у дочки, здесь, рядом.
-Так что ж мы, пошли смотреть! Может не герой совсем, а так.
Приходим. Дочка его, ну тетка старая уже, недовольно как-то, мол проходите, раз пришли.
Ну, мы прошли.
Сидит. На кухне. То ли чай пьет, то ли еще чего. Старик как все, ничего героического, ничего портретного.
-Здрасьте, мы из райкома. Пришли познакомиться. Послушать, как воевали, где работали.
Хотел он ,или нет, пришлось рассказывать, знакомиться.
Так просто говорит, без интонации. Я их перевидал на всяких линейках школьных. А этот невзрачный такой, совсем небольшой, и голос тихий.
Слово за слово, узнаем его лучше.
-Где работали?
-Председателем колхоза.
-А к нам по какому делу?
-Да стар стал, хозяйство некому смотреть, один, вот и приехал к дочке, досмотрит.
-А до войны где жили?
-В Курской, ну тогда в Орловской области.
-А работали где?
-Так я мал еще был, только арифметику знал, давалось легко, потому пока все школьники в поле, я в конторе считаю-подбиваю.
-А война как застала?
-А так и застала. Наши ушли, а с ними председатель и вся контора. Немцы пришли, созвали сход."Кто тут старший?" спрашивают. На меня все и показали. Стою, думаю, повесят или так, расстреляют. Ихний начальник стал расспрашивать, что сеем, сколько собираем, когда уборка, ну, все по хозяйству. Я и рассказываю, счета же вел, знаю.
Говорит, гут, колхоз остается, ты старший, к уборке пришлем машины за зерном. А мы рожь сеяли, и бахча была с арбузами.
Вот так я стал председателем колхоза, а в колхозе я, да бабки, мужиков на войну забрали.
-И вы так и работали при немцах, до освобождения?
-Нет, я первый сезон отбыл, немцы прислали машины, мы им зерно отгрузили, а они говорят - хватит, остальное ваше. Как – так, наше? А что с ним делать? Его и хранить негде, ничего не приспособлено...Они говорят - раздать всем поровну. Э, думаю, раздам, съедим до весны, а потом что сеять? Как потом собрать, если раздашь ?А немец говорит - зерно ваше швайн, плохое, весной мы привезем зерно для посевной.
Ну, пока до весны мы с зерном намаялись! Негде хранить! Забыли уже ,как его хранят, сдавали все под чистую, а тут зерна столько! И пошло, кто на рынок в городок, кто на мельницу, ну, зажили, голода не знали, приоделись даже, наменяли кому чего надо.
С бахчей страху натерпелся. Машины едут и все - на бахчу! Наминают за обе щеки, а что сдавать придет время? Что сдавать? И с оружием все, я было подошел - так не понимают ничего!
Пошел в город, немца искать . Ну, как-то нашел, люди подсказали, говорю, переводчик нужен, ваши солдаты на бахче хозяйничают, а что потом сдавать? С меня спрос, так что давайте переводчика.
Немец говорит, я понял, завтра будет тебе плотник.
-Да не плотник, переводчик нужен, я не понимаю по вашему, и они меня.
- Ладно, ладно, завтра пришлю плотника.
Я и так и сяк - плотника жди и чуть не взашей выгнал. Иду в село, думаю, вот придет пора рассчитаться, а там нет ничего уже, спрос с меня, я вроде председателя, что делать? Были бы партизаны - спрятался бы у них, сбежал. Да ведь скажут, на немца работал, нагорит еще.
Ну вот, утром приехала машина, два плотника, яму выкопали, столб поставили, виселицу. Страшно, вдруг сейчас да и повесят. А они картину цепляют – немец в форме с арбузами в обеих руках, висит в петле, и по ихнему написано что-то. Ну, закончили и поехали.
Теперь так, немцы едут - а тут арбузы -гут, гут, останавливаются довольные. Глядь - виселица! Почитают, и не тронут, едут дальше. Переводчик такой вышел, а я не понял, прошу переводчика, а мне плотника дают!
- А как же на фронт попали.?
-А это в 43-м. После Курска фронт начал к нам идти, я думаю, вспомнят мне, хоть я никому плохого не сделал, но сельчане сдадут, скажут, кто при немцах был главным. немцам сдали, и нашим сдадут. А там разговор короткий мог быть. И я лесами-полями - к фронту. Дождался, когда через меня прокатилось и в военкомат полевой. А там сразу - а ну хлопец, сколько лет? Давай сюда, призываем тебя. Так я очутился в армии. Туда -сюда, вот и октябрь, нас на Днепр кинули. Мы в бою еще не были. Животы подтянуло, дома-то сытно было, а тут не кормили почти ничем. Исхудали. Говорят - завтра переправа. Как? На чем? Моста нет, лодок нет, а вода холодная уже, не май месяц. И река широченная.
Кто на чем. Кто с бревном, кто с веткой - страсть! Кому на лодке, кому на плоту. А немцы минометом бьют, орудиями, ближе к берегу - пулеметы! Сколько нас выплыло, сколько потонуло - никто не считал! Я со всеми бегу, ничего не вижу, немцы сверху, с круч бьют по нам - ужас! Как -то я живой остался, в траншею вломились. Вдруг немец такой большущий, гранату хочет кидать в нас. А я рядом стою. Схватил его за руку с гранатой - дяденька, кричу, не бросай, всех побьет! Ну, он- то сильней меня, я как тряпка на руке болтаюсь. В общем выронил он эту гранату под ноги. Прыснули в стороны, кто куда, а она - БАХ! Ну и я потерял сознание.
В себя пришел я уже под Уралом, в госпитале. Как попал сюда - ничего не знаю. Так до конца войны и лечился, посекло всего осколками. Молодой, выжил. Выписали в 46-м в конце, почти 47-м. Куда идти? Поехал домой, в село. А там разруха, из мужиков я один. Ну, и меня опять председателем.
Так и работал, до пенсии. Трудно стало, вот, к дочке приехал.
-А больше не пришлось воевать?- не хотелось соглашаться, что такой герой не боевой попался, да и не герой поди, ну что там, один бой всего.
-Так после первого боя - в госпиталь, а там домой, после войны уже два года почти прошло.
-Нам сказали, что вы герой, извините за беспокойство.
-А героя мне потом дали...
-Что значит потом?
-Да уже работал сколько, в райцентре был, а военком и говорит:
-Ты чего не признаешься?
-Да в чем?
-Тебе же героя дали!
-Как - так?
-Пришли бумаги о присвоении. Ты Днепр форсировал?
-Да, было дело...
-Ну так всем выжившим, кто плацдарм брал - героя присвоили. Тогда еще. А теперь нашли видать, пришли бумаги, так что магарыч с тебя!
Вот так я стал героем.
На 9 мая мы его посадили на БТР в голову районной колоны. Живого Героя. Единственного на 1985 год.
|