Однажды в нашем городе остановился поезд. Мало ли поездов останавливается? Узловая станция, как-никак. Только Москва-Адлер и обратный Адлер-Москва каждые полчаса становились. А с этого сошла молодая пара. Женщина была на сносях. По смешному теперь тарифу две копейки километр они проследовали прямо в роддом. Здесь молодая мама, благополучно разрешилась от бремени, и оставила новорожденного. Снова такси, вокзал и поезд, и никто не скажет теперь приезжали они на южный перрон или, наоборот, с южного уехали.
   А мальчонка пошел по кругу. Роддом, дом малютки, детский дом, интернат. Тогдашнее государство старательно воспитывало брошенных детей. Куча мероприятий, утренников, концертов, соревнований и так далее, заменяла семейный уют. Кружки, библиотеки, походы в музеи, поездки в столицу – все было для того, чтобы сироты не чувствовали себя одиноко. Ну, а воспитатели, это отдельное дополнение системы Макаренко и Сухомлинского. Сколько энтузиазма проявляли они, чтобы развить замечательную личность нового строителя коммунизма. Кстати, в пенсионном возрасте среди бывших педагогов мне мало попадалось людей со здоровой психикой. Профессиональное, видимо. Да, нелегок был их труд…
   Как-то, к очередной годовщине готовился не то концерт, не то … ну, что-то показушное.
-Витя, - так назвали нашего кукушонка – ты прочитаешь стихотворение!
-Хорошо.
-Какое ты будешь читать? 
-Это сюрприз!
-Нет, Витя, так нельзя. Будет много гостей. Из отдела образования приедут, из райкома. Я должна знать, как у тебя получится.
-Нормально, как всегда.
-Нет, Витя, ты нам прочитай сейчас, мы послушаем, и тебе полезно повторить будет. И с выражением чтобы…
   Но Витя уперся. Нет, и всё! Или я выхожу и читаю то, что приготовил, или не выйду, и точка.
И никакие уговоры не действовали. Теперь я думаю, что талантливых ребят было не очень много, поскольку Витя и другие выступающие были завсегдатаи сцены от праздника к празднику. В суете подготовки вышло так, что воспитатели сдались и доверились случаю, предполагая, что снова будет нечто о Ленине, матери, войне и тому подобное.
   Рассаживались гости и воспитанники, важные конферансье бравурно объявляли номер за номером. Работники советских организаций потихоньку начинали скучать, и директриса отвлеклась на важные указания по подготовке чаепития в маленькой комнатке у сцены. И тут объявляют ученика второго класса Виктора Боркова. Занавес, нарядная сцена, белая рубашка, ботинки одного со всеми фасона. И восьмилетний мальчуган, слегка грассируя, стал с выражением декламировать хорошо поставленным голосом:
-Шарль Бодлер, "Падаль"

-Вы помните ли то, что видели мы летом?
 Мой ангел, помните ли вы
 Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
 Среди рыжеющей травы?

 В рядах гостей стали переглядываться, а соученики вовсю растягивали улыбки на лице…

  -Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
  Подобно девке площадной,
  Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
  Зловонный выделяя гной.

Кто-то из гостей решительно хотел выйти попудрить носик, но его уговаривали остаться, мол, сейчас директриса подойдет, вмешается. А воспитанники хихикали не скрываясь.


-И солнце эту гниль палило с небосвода,
 Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
 Разъединенным приняла

В заботе о пирожных, компотах директриса не ведала подвоха.

-Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
 Над мерзкой грудою вились,
 И черви ползали и копошились в брюхе,
 Как черная густая слизь

Дети смеялись, не таясь, но сдерживали друг друга, понимая, что веселью может придти конец, если дать себе волю. Гости обсуждали кто виноват и что им делать.

-Все это двигалось, вздымалось и блестело,
 Как будто, вдруг оживлено,
 Росло и множилось чудовищное тело,
 Дыханья смутного полно.
 
 И этот мир струил таинственные звуки,
 Как ветер, как бегущий вал,
 Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
 Над нивой зерна развевал.

В зале начали показывать приступы рвоты, заглушаемые смехом. Дети корчились от смеха, великие педагоги из ОНО встали и пытались перекричать оратора и утихомирить детей. А юный ценитель поэзии безмятежно продолжал:

-То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
 Как первый очерк, как пятно,
 Где взор художника провидит стан богини,
 Готовый лечь на полотно. 
 Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
 Косила сука злой зрачок,
 И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
 И лакомый сожрать кусок.
  
Оживление достигало крещендо и директриса, услышав и  предчувствуя недоброе, спешила в зал развлекать гостей, а со сцены взволнованно звучало:


 Но вспомните: и вы, заразу источая,
 Вы трупом ляжете гнилым,
 Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
 Вы, лучезарный серафим.

  Обращаясь, как вышло, к стоящим в междурядье гостям из отдела народного образования, Виктор продолжал, добавив громкость и жесты:
 
-И вас, красавица, и вас коснется тленье,
 И вы сгниете до костей,
 Одетая в цветы под скорбные моленья,
 Добыча гробовых гостей.

 Последнюю строфу пришлось прокричать на бегу, уклоняясь от директрисы:

-Скажите же червям, когда начнут, целуя,
 Вас пожирать во тьме сырой,
 Что тленной красоты - навеки сберегу я
 И форму, и бессмертный строй.

Зал визжал! 
Дети с шумом выбегали из зала и творили хаос. Ругаясь на детей и воспитателей –«ноги нашей здесь не будет», расходились гости – «мы с вами еще поговорим!» Такого успеха не знали многие государственные певцы и артисты-декламаторы. Долго никто не мог успокоиться.
 Спустя какое-то время ученики и воспитатели вошли в прежние педагогические отношения, но Виктора на сцену больше не пускали.
До самого выпуска.